Войти  /  Регистрация
Меню


01 декабря 2011

ТРУДНЫЕ ВОПРОСЫ № 2

Что будет, если музыка займет место литературы? Что станет с человеческим умом?

     Мы все в школе изучаем предмет «Литература». Вовсе не будучи прирожденными книгочеями или «зависшими» над книгой мечтателями, ни даже просто увлеченными читателями (увлеченными пусть чем-нибудь совершенно ребяческим — приключениями, экзотикой, сказками). Просто проходим.
     Почему нам так придумали? Потому ли, что «литература воспитывает»? Что она дает поводы для сочувственного обсуждения окружающей жизни? Или так сделали из убеждения, что «в России книга всегда имела власть над умами»?
    
(Почему-то я думаю, что верно второе. И эта мысль меня согревает — своей человечностью и не-фальшивостью.)

     Однако пристрастие к проигрыванию альтернативных сценариев меня ведет на причудливую дорожку. На этой неведомой дорожке сидит невиданный зверь — музыка.
    
Вот пытаюсь представить себе. Страна «Утопия». Фантазия, «столь же полезная, сколь и забавная, о наилучшем устройстве» — чего? — нет, лучше «кого?» — О нашем с вами устройстве.

     Вот страна, где люди с малолетства вслушиваются в хорошую музыку. Где мамы играют деткам на сон грядущий… ну ладно, просто поют. А папы аккомпанируют. Дети вслушиваются в музыку — столько же времени, сколько они слушают чтение книжек. (Плюс телевизор. Всё в музыку.)
    
Люди мыслят музыкой. Их привычки определяются тем, что вырабатывается при внимательном музицировании или слушании. В головах крутятся не строчки стихов или слова, а мелодии, музыкальные фразы… Талантливых детей одолевает не несчастье Маши и Владимира Дубровского (смеетесь? — хорошо, не телевизионная карьера Вавилена Татарского), а мощь баховских органных трезвучий или безнадежная нежность арии Хозе… Или пускай даже «запилы» Джими Хендрикса. 

• На месте «Преступления и наказания» — скажем, Шестая симфония Чайковского.
• На месте «Шинели» или «Капитанской дочки» — «Прощание с Петербургом» Глинки.
• На месте пушкинского «Евгения Онегина» — одноименная опера Чайковского.
• На месте детского чтения (Жюль Верн, Вальтер Скотт, Лев Кассиль…) — приключения героев «Фауста» Гуно или «Дон-Кихота» Минкуса. Да хоть бородинский «Князь Игорь». Хоть мультик про жёлтую подводную лодку.
• На месте… не знаю, какой, но пускай даже самой замечательной, глубочайшей книги о человеке XX столетия — Восьмая, Четвертая Шостаковича.

     Что станет с человеком? Попробую из себя смоделировать.

1. Внутреннее наполнение приходит на место слежения за сюжетом.

2. Это внутреннее наполнение становится неопределенным, трудноопределимым, но будоражащим.

3. Намного интимнее оказывается твой круг внимания, твоя «референтная группа». Семья, ближайшие друзья занимают место «страны», «общества».

4. Каждый человек для тебя, привыкшего слухом (и сердцем, уж простите этот пафос) «вникать» и «вчувствоваться», становится загадкой без разгадки.

5. Внутри тебя постепенно складывается стержень, пусть мягкий, но подлинный, неподменимый. Вместо привычной разговорной (словесной, готовой на языке) колеи — эталон; он молчит, но… звучит. И в колею не отпускает1.

     Вот вы слышали, например, — ну что бы?.. Кульминацию первой части Шестой Чайковского. Вот она звучит — это обрушение. Она мысленно с вами, еще стоит в ушах. Попробуйте в этот момент соскользнуть в колею условной болтовни, словес… Меньше минуты — но такая минута человека, как теперь говорят, «пробивает». Он прогревается изнутри — даже если ничего, ну ничегошеньки здесь не понимает…
     Этим человеком гораздо труднее манипулировать — нечем. Не за что ухватить: ни тебе ситуаций, ни поступков, ни «героев», ни «описаний». Это как купание — эти ощущения не спутаешь, они тебя охватывают снаружи и заполоняют изнутри. Ты слушал, ты услышал — ты помнишь это «океаническое чувство», попытка подменить его приведет только к разоблачению фальшивомонетчика.
     Купание, музыка, стыд, любовь, непоправимость…

     …Конечно, я сильно огрубляю и свожу к умозрительному эксперименту. Конечно, в жизни все было бы куда сложнее. Но насколько меньше мы имели бы учительства, морализаторства, пустой болтовни. Насколько человек с минимальным даже опытом проживания этой неопределенной, но захватывающей, этой короткой звучащей жизни, — с этим опытом необъяснимой искренности, — осмысленнее читал бы потом те же «Шинель» или «Обломова».
     Насколько он меньше был бы склонен выносить простые приговоры ближним. Переругиваться, мелочась из-за ерунды.
     Никакого выбалтывания, забалтывания. Сплошная эмпатия. Ощущение внутренней сути другого человека как своего волнения... 

     Есть ли, были на земле такие музыкоцентричные культуры? На что они были похожи? Чем это оборачивалось для жизни людей? Для их социальной истории?

     Кто бы меня просветил...

     …А попробовать, скажем, вообразить себе не литературный, а музыкальный сценарий кинофильма?! (На что похож был бы сам фильм?!) Музыкальный диалог или спор между композиторами — как сейчас бывает между публицистами или политологами? Что это был бы за мир?
     Люди, воспитанные таким восприятием, таким способом переживания — какие они писали бы рассказы, какие снимали бы фильмы, как они разговаривали бы в телевизионных, извините, ток-шоу? Да и вообще — в жизни?

     …Или они молча, угрюмо душили бы собеседника, не умея сказать «ни бе, ни ме»?..

_____________________________________________

1 Все сказанное вовсе не означает, что в «Шинели» или «Евгении Онегине» (или тем очевиднее в «Преступлении и наказании») нет внутреннего наполнения или они не побуждают к интимному проживанию. Еще как. Но читатель для этого должен быть искушенным, умелым, вдумчивым. А колея, в которую легко соскальзывает неискушенный — и тем более читатели, функционирующие, например, в школьных ролях учителя-ученика, — это колея сюжета, социологии и морали. Проще жалеть «маленького» человека, обсуждать «лишнего» человека, осуждать раскольниковское «право имею», — чем душевно включиться в состояние замерзающего ежедневно, растерянного Акакия Акакиевича, в смятение и досаду невольного убийцы друга-юноши, в богоборческий вызов и последующее смирение Родиона Раскольникова. Проще ежедневно прокручивать привычную пластинку о «судьбах страны», чем ощутить изнутри, из себя, почему, к примеру, странный чеховский доктор Астров сажает эти свои деревья, «мажет» эти свои печальные карты уезда — и пьет горькую. Ну да, вот именно: почему он, черт побери, эти деревья сажает — сажает и пьет, пьет и сажает, — когда вырубают их в десять раз быстрее, и кому, как не ему, с его «картограммами», этого не знать?! (…Объясните мне это словами, я погляжу. А музыка просто кладет на душу — пятнадцать секунд — и о чем был ваш вопрос?)

Мнение автора может не совпадать с вашим.
Но если вы выскажетесь, ваше мнение может быть опубликовано.

Пожалуйста, заполните форму:

Ваше имя:

Ваш e-mail (для ответа):

Ваше сообщение:

Вернуться к списку статей